Несмотря на впечатляющие успехи, достигнутые отечественной экономикой в конце XIX в., ее поступательное развитие по капиталистическому пути тормозили сохранение помещичьего землевладения и сословной структуры общества, отсутствие в стране гражданских свобод и удовлетворительного законодательства, регламентирующего правовые условия деловой жизни. Россия конца XIX – начала XX вв. оставалась аграрно-индустриальной страной, в которой около 75% населения проживало в сельской местности.
Общая численность населения страны (без Финляндии и Польши) с 1897 по 1913 г. увеличилась с 125,6 до 159,2 млн человек (на 33,4%), в том числе численность городского населения – с 16,8 до 28,5 млн человек (на 70%), а его удельный вес по отношению ко всему населению вырос с 13,4 до 17,9%. Наиболее быстрыми темпами росло население крупных городов: за указанные годы в Санкт-Петербурге оно увеличилось с 1,3 до 2,2 млн, в Москве – с 1,04 до 1,7 млн человек. Эти два города заняли ведущие позиции как центры общероссийского представительства деловых интересов: 28% действовавших в начале XX в. русских фирм имели управленческие структуры в СанктПетербурге, а 20% – в Москве. В начале XX в. произошли существенные изменения в составе основных социальных групп населения России.
На 40% увеличилась численность буржуазии, которая стала экономически самым могущественным социальным слоем. Однако этот слой российского общества не был социально и экономически однородным. Сложно установить численный состав той или иной категории предпринимателей. Почти все отечественные и зарубежные исследователи, обращавшиеся к проблеме социальной структуры российской буржуазии, приходили к выводу, что, с одной стороны, сохранение вплоть до 1917 г. сословных институтов сдерживало формирование единого класса капиталистов, с другой стороны, шел активный процесс размывания сословий, разрушения сословных перегородок.
Своеобразным подтверждением девальвации сословных начал стало то, что в повседневной лексике, начиная с конца XIX в., слово «купец» означало не владельца сословного свидетельства, а всякого предпринимателя. Поэтому, говоря о численности различных социальных групп предпринимателей, необходимо учитывать соотношение двух указанных процессов. Ограничение прав на занятие предпринимательской деятельностью, в частности, выражалось, во-первых, в сохранении обязанности лиц, относящихся к крестьянам и городским обывателям (мещанам) получать так называемые виды на жительство в случае, если им приходилось отлучаться с постоянного места проживания. Во-вторых, лицам иудейского вероисповедания и иностранным гражданам прямо запрещалось приобретать землю в ряде губерний, прежде всего в черте еврейской оседлости.
Причем такое ограничение распространялось и на акционерные компании с участием дискриминируемых лиц. Сложность достоверной количественной оценки класса предпринимателей и его состава заключается еще и в том, что в Российской империи не существовало подоходного налогообложения, данные которого могли бы послужить основой для установления социальной дифференциации представителей предпринимательских сословий. Прямыми налогами в конце XIX в. облагались не доходы отдельных лиц (в зависимости от их величины), а их собственность – в зависимости от ее размеров. Налогообложение почти не зависело от уровня доходности того или иного предприятия. В соответствии с данными о приобретении купцами гильдейских документов, к концу XIX в. число предпринимателей, относившихся к разряду крупной буржуазии, достигло около 1,5 млн.
Согласно другим данным, основанным на анализе численности буржуазии с точки зрения размера доходов, буржуазная «верхушка» в начале XX в. насчитывала примерно 25 тыс. человек (без членов семей), а численность всей группы крупной буржуазии составляла ориентировочно 150 тыс. Эта группа к 1914 г. увеличилась примерно до 250-300 тыс. человек, т.е. почти в два раза. В рассматриваемый период в России образовались несколько основных типов представителей крупного капитала, на формирование которых большое влияние оказал промышленный подъем 1893 г. Первый тип – торговопромышленные круги, объединенные в акционерные предприятия, ведущими здесь были московские капиталисты. Второй – узкий слой финансовой олигархии, сосредоточенный в основном в Санкт-Петербурге. Третий тип – представители многочисленной группы преимущественно провинциальных капиталистов, действовавших в сфере торговли. Утверждение предпринимателей в различных областях хозяйственной деятельности не сделало их главной общественной силой. Российская империя и в начале ХХ века сохраняла многие черты старой дворянской вотчины, где главные рычаги управления находились в руках первого или «благородного» сословия и генетически с ним связанной бюрократии.
Участвовавшие в предпринимательстве выходцы из привилегированного сословия – дворянства, хотя были далеко не самым крупным отрядом отечественной буржуазии (их удельный вес в числе плательщиков промыслового налога едва ли превышал 5%), сумели занять в торгово промышленном мире специфическую нишу. Исторические традиции и господствующая позиция дворянства, обусловленная его особым по сравнению с другими сословиями положением земельного собственника, способствовали тому, что отрасли народного хозяйства, связанные с обработкой сельскохозяйственной продукции, в значительной мере оказались в их руках. Даже тогда, когда в погоне за поддержанием высокого стандарта жизни людям с «родовитой генеалогией» приходилось идти на поклон к купцу, промышленнику или банкиру, занимать у них деньги или сотрудничать с ними в различных коммерческих начинаниях, то и тогда им с большим трудом приходилось преодолевать устоявшиеся психологические барьеры.
Вне деловой сферы, в повседневной жизни, контактов и общении между «менялами», «аршинниками», «парвеню» и «благородными господами» было очень мало. И если в провинции эта пропасть лишь ощущалась, то в крупных городах, особенно в Петербурге, подобное отчуждение являлось непреложным правилом жизни. В этом главном административном, политическом и финансовом центре империи размещались правления ведущих банков, страховых обществ, транспортных и промышленных корпораций. Ими руководили разные люди, порой очень несхожие по своему социальному, этническому происхождению и уровню культуры. Среди крупнейших петербургских банкиров и промышленников встречались выходцы из семей старинного купечества, наряду с которыми фигурировали имена известных чиновников в отставке (совмещение должностей в госаппарате и в коммерческих структурах было запрещено законом).
В респектабельных офисах фирм можно было встретить и «сиятельных особ», носителей громких дворянских фамилий, владельцев родовых титулов, занимавших директорские кресла и места членов наблюдательных советов рядом с купцами, «осколками бюрократии» и различными «биржевыми зайцами», сколотившими состояния удачными операциями с ценными бумагами. В рамках отдельных компаний они, акционеры и администраторы, были объединены общностью экономических интересов. Но как только заканчивалось заседание правления, совета или очередное собрание пайщиков – акционеров, где они занимались оперативными вопросами управления, или решали более крупные финансовоорганизационные задачи, то все эти маленькие сообщества распадались и вне деловой сферы контактов между ними практически не было. Жили в разных районах, посещали только свои клубы, вращались в узкой сословно-социальной среде.
Крупному финансовому дельцу, не имевшему «хорошей генеалогии», легче было заработать очередной миллион или учредить компанию, чем получить приглашение на обед в аристократический особняк с родовым гербом на фасаде. Даже если владелец этого родовой усадьбы с обвалившейся штукатуркой и рассохшимися полами никаких дарований, талантов и способностей не имел, а само это разваливающееся «родовое гнездо» давно уже было заложено и перезаложено, то и тогда продолжал считать себя выше «этих выскочек», «акул наживы» и «денежных мешков», недостойных его общества. Значительно сильней дворянская спесь проявлялась у тех, кто имел средства, часто получаемые как раз от удачного коммерческого сотрудничества именно с «безродными личностями» и во многих случаях благодаря им. До самого конца своего существования в высшем обществе России сохранялись подобные предрассудки.
Скажем, женитьба обедневшего аристократа на богатой купеческой дочери сплошь и рядом в салонах расценивали как мезальянс, который можно было понять (жить-то надо!), но который не могли принять. Иногда подобные браки надолго становились темами оживленных светских пересудов, приобретая характер громкого скандала. Своеобразная общественная ущемленность предпринимателей сказывалась на их социальном мироощущении. Многие из них, утвердившись в деловом мире, принимали «правила игры» архаичной сословной системы и всеми правдами и неправдами домогались чинов, званий и дворянского статуса. Этот внутренний разлом предпринимательской среды мешал процессу универсальной консолидации. К началу ХХ века уже не было редкостью, когда старинные и известнейшие семьи торговцев и промышленников покидали ряды купечества и переходили в дворянство. Хотя необходимо учитывать и то, что далеко не все капиталисты, даже из числа тех, кто имел формальные основания для этого, пользовались возможностью для получения прав высшего сословия.
Скажем, семьи крупных предпринимателей, известных коллекционеров и меценатов Морозовых, Щукиных, Третьяковых и Бахрушиных вопрос о потомственном дворянстве не поднимали, хотя, например, А.А. Бахрушин и П.И.Щукин и имели чины «статских генералов». Те же, кто получал дворянский статус, порывали традиционные сословные связи, хотя им не всегда удавалось добиться признания дворянскими обществами. В силу различных причин буржуазия в России не смогла стать творцом новой социальной действительности, силой, открыто отвергающей отжившие юридические и правовые нормы, традиции и представления, мешавшие движению вперед не только экономики, но и самого общества. «Его Величество Купон» и «Господин Капитал» – эти страшные жупелы дворянсконароднической литературы и публицистики так и не приобрели в массовом сознании сколько-нибудь привлекательной окраски. Да и самих предпринимателей, особенно крупных, было в России очень мало.
Внутренний социальный потенциал для капиталистической эволюции и в ХХ веке был очень ограничен. Распространенные в ту пору сетования предпринимателей «на бедность капиталов» имели под собой вполне реальную основу. В силу отсутствия широкого спроса, например, российские акционерные компании лишь в редких случаях эмитировали акции мелкого номинала, а самой распространенной отечественной ценной бумагой длительное время оставалась акция 250-рублевого достоинства. Капитализм не стал в России демократическим. Финансовая результативность деятельности компании не затрагивала сколько-нибудь значительные слои населения. Среди предпринимателей оказалось слишком мало тех, кто словом, но особенно делом стремился изменить неблагоприятные для них антибуржуазные настроения в России. Несправедливо все сводить к вине предпринимателей, но нельзя и не признать, что деловые люди сделали недостаточно для изменения антибуржуазных настроений в России. Отечественные бизнесмены не могли решить две взаимосвязанные исторические задачи.
Во-первых, переломить общественные настроения и доказать перспективность своих усилий и забот (публика часто видела лишь раздражающий блеск миллионов). Например, в России было всего лишь несколько периодических изданий (общее их количество измерялось многими сотнями), которые открыто, последовательно и заинтересованно популяризировали идеи капиталистической модернизации страны (причем тиражи их были весьма скромными). Случаев инвестирования крупных средств в издательское дело с просветительскими целями практически не было.
Во-вторых, у российских бизнесменов в массе своей не хватило здорового тщеславия утвердить себя в обществе именно в качестве представителей новой общественной силы, не придававшей самодовлеющего значения архаичным структурам и нормам; всему милому, неспешному и такому знакомому патриархальному укладу жизни. Иными словами, они не смогли стать законодателями общественной моды и общественных настроений. Думается, несколько преувеличено и представление о влиянии крупных монополистов на правительство. Напротив, анализ положения крупной буржуазии в начале XX в. показывает, что существенные факторы преуспевания промышленников оказывались сосредоточенными в руках правительства: оно устанавливало цены на продукты винокуренных заводчиков, нормировало операции и доходы сахарозаводчиков, с помощью тарифов на казенных железных дорогах держало в своих руках всех производителей предметов массового потребления. Той же цели служили широко разветвленная система казенных заказов, раздаваемых промышленным предприятиям, и, наконец, особая система «контролирующего» участия агентов правительства в частнокапиталистических делах. Обязательными участниками всех съездов, совещаний деятелей промышленности и торговли являлись представители различных министерств.
Почти во всех акционерных обществах, банках, синдикатах присутствовали агенты правительства, специально им делегированные. Всюду была видна тенденция – «зацепить» представителей капитала «зубцами колеса бюрократической машины». Цель политики С.Ю. Витте, по мнению Л. Мартова, заключалась в том, «чтобы спаять торгово промышленную буржуазию с самодержавием, не давая ей никаких политических прав, но ограждая все ее интересы так, чтобы примирить ее вполне с ее политически-бесправным положением».
